Александр Кряжев/РИА «Новости»
Не так давно воссозданный в Министерстве обороны институт политруков будет запущен и в Росгвардии. Как сообщается, Минобороны поможет силовикам в организации структур военно-политического управления. Военный обозреватель «Газеты.Ru» Михаил Ходаренок рассуждает, нужны ли российской армии политработники и были ли они вообще когда-либо эффективны.
Специалисты Министерства обороны РФ оказывают Росгвардии помощь в формировании в ее структуре органов военно-политического управления. Об этом ТАСС сообщил заместитель министра обороны — начальник Главного военно-политического управления ВС РФ генерал-полковник Андрей Картаполов.
«Конечно, мы помогаем в этом вопросе. Оказываем методическую и практическую помощь», — заверил генерал Картаполов. Чиновник уточнил, что, в частности, специалисты Минобороны передали Росгвардии комплект документов и методологические материалы, которые связаны с созданием военно-политического управления.
Организовать в Росгвардии военно-политическую работу президент России Владимир Путин распорядился в сентябре этого года. Глава ведомства Виктор Золотов позже сообщал, что в структуре планируется создать институт военных политруков.
В российские реалии политруки вернулись недавно. Главное военно-политическое управление в Вооруженных силах было создано 30 июля 2018 года указом президента.
В тот же день, но уже другим указом на должность начальника Главного политического управления, заместителя министра обороны Российской Федерации был назначен генерал-полковник Андрей Картаполов.
Считается, что в условиях глобального информационно-психологического противоборства неизмеримо возрастает роль «морально-политического единства армии и общества», для чего необходима коренная перестройка и значительное усиление всей структуры в Вооруженных силах, которая будет организовывать, проводить и отвечать за морально-идеологическую составляющую в российской армии.
Возникает вопрос — а так ли это на самом деле? И насколько эффективной показала себя политическая работа в отечественных Вооруженных силах?
Военачальники всех времен и народов к укреплению морального духа армии относились более чем внимательно. В качестве самых ярких примеров можно вспомнить императора Франции Наполеона или русского полководца Александра Суворова, известных не только военными подвигами, но и трепетной заботой о своих подчиненных.
Однако только в РККА и в Советской армии произошло мнимое и даже противоестественное разделение на тех, кто руководит воинскими коллективами в бою, и на тех, кто воодушевляет войска перед сражением.
Такого еще никогда не было в военной истории — военачальник отдал боевой приказ, а политработник начал поднимать моральный дух.
Отметим, что, например, во время Второй мировой войны в германских вооруженных силах не было политзанятий, политбойцов, политруков, комиссаров, военных советов и их членов, практически никто не занимался политработой в ее советском понимании, однако боевой дух, дисциплинированность, уважение к начальникам, товарищеские отношения между младшими и старшими, стремление во что бы то ни стало выполнить поставленные боевые задачи присутствовали в вермахте до самого последнего дня войны.
Аналогичным образом обстояло дело и в вооруженных силах антигитлеровской коалиции, где, насколько известно, никто не писал перед боем заявлений типа «хочу идти в бой консерватором» или же «в боевой поход намерен пойти лейбористом», а воевали умело, храбро, с достоинством защищая свои монархии и республики.
Не было никаких обращений военных советов, митингов в привычной нам форме, клятв и многого другого, столь характерного для жизни нашей армии и флота.
Тем более в армиях антигитлеровской коалиции не могло и в принципе появиться столь любимого нашими политработниками призыва в бою: «Коммунисты, вперед!»
Ранее внушалось, что это одно из достаточно эффективных средств воздействия на создавшуюся в сражении обстановку. Однако если вдуматься в этот клич без былых предубеждений, то на практике получается несколько обратное: значит, замысел боя и принятые командирами решения оказались неверными, усилия родов войск и сил несогласованными, огневое поражение непродуманным, и остается только одно — исправить допущенные в бою просчеты и недостатки личной храбростью членов партии.
На деле же такие призывы чаще всего кончались только одним — гибелью рядовых коммунистов и невыполнением боевой задачи. Фанатизм в бою почти никогда не дает долговременных результатов.
Таким образом, эффективность боевых действий от отсутствия партполитработы у наших союзников и противников в годы Второй мировой войны никоим образом не страдала и потери ни в какое сравнение не шли с огромными потерями на фронтах Красной Армии.
Это поневоле наводит на мысль, что действенность политработы во многом является элементарным вымыслом самих же комиссаров. И помощь боевых листков и стенгазет в выполнении оперативных задач примерно равна нулю.
Пожалуй, это отчетливо понимали и в те годы. Ценность тех или иных начальников и их структур рассматривали на войне в основном по их вкладу в конечный успех боевых действий и операций.
Если присмотреться даже к воинским званиям членов военных советов фронтов на заключительном этапе Великой Отечественной войны, то, как правило, «главный комиссар» фронта был в звании не выше генерал-лейтенанта, в то время как командующий инженерными войсками или, скажем, артиллерией был генерал-полковником.
В целом это не вызывает сомнений: талантливо разработанный и мастерски воплощенный в жизнь план инженерного обеспечения фронтовой наступательной операции гораздо важнее плана партийно-политической работы. Правда, говорить в те времена вслух об этом было не принято.
Положение сильно изменилось вскоре после Великой Отечественной войны, когда во главе армии и государства один за другим становились бывшие политработники.
Свистопляска с партийно-политической работой в армии достигла в этот период наивысшей степени безумия.
Вес того же начальника инженерных войск округа в сравнении с членом военного совета понизился практически до нуля, и он скатился, равно как и другие должностные лица управления округа, до уровня заурядного военспеца.
Можно констатировать, что в Вооруженных силах СССР никогда не существовало монолитного офицерского корпуса. Во многом его консолидации и цементированию объективно препятствовали политработники, хотя это никогда и нигде не было широко продекларированной целью существования политических структур в армии и на флоте.
Однако на деле в Вооруженных силах СССР всегда существовали два офицерских отряда — командиры и политработники, причем последние ни в чем не зависели от своих командиров-единоначальников, ибо располагали даже своими кадровыми органами. Выдвижение комиссаров на вышестоящие должности зависело только от воли вышестоящего политоргана, а никак не от мнения единоначальника и состояния дел в подведомственной части.
У политсостава в Вооруженных силах была своя система жизненных ценностей и приоритетов в службе, которая практически не имела ничего общего с ориентирами командиров и начальников армии и флота.
Сильнейшим оружием политработников в повседневной жизни была партийная комиссия при политотделе частей и соединений, которая всецело использовалась наследниками комиссаров в своих целях. Наказав неугодного командира-коммуниста (других практически не было) в партийном порядке (объявив ему выговор с занесением в учетную карточку), во многом на успешной карьере этого офицера можно было ставить крест.
По существующему положению командир уже не мог рассматриваться на вышестоящую должность или же быть направленным на учебу. Надо отметить, политработники, именно себя и считая единственными представителями Коммунистической партии в Вооруженных силах, весьма успешно пользовались дубиной партийной комиссии.
Найти управу на своего же политработника ни один командир-единоначальник практически не мог. Этому мешала система сдержек и противовесов, отлично защищающая политработников от даже во всех отношениях справедливого командирского гнева и неудовольствия. Единоначальник мог, разумеется, при необходимости пойти до конца и «на принцип», но в этом случае он мог считать и свою собственную карьеру вполне завершенной.
Есть все основания полагать, что более всего политические работники опасались появления в Вооруженных силах СССР некоей офицерской корпорации, касты, иными словами, возникновения и упрочения среди служивого сословия страны корпоративного духа, позволяющего любому офицеру ощущать себя частичкой единого армейского организма.
Пожалуй, в неявно заданном виде перед комиссарами постоянно ставилась эта нигде публично не озвученная задача — не допустить сплачивания командного состава армии и флота и его консолидации на основе правильно понятых национальных интересов. Яркой демонстрацией результативности выполнения политорганами этой функции явился август 1991 года.
Несмотря на существовавшую тогда в стране революционную ситуацию, военная элита ничем и никак себя в августовских событиях не проявила. Никакой самостоятельной роли офицерский корпус ни в ту пору, ни в последующих моментах переломного в истории страны десятилетия так и не сыграл, явившийся, по сути дела, только молчаливым свидетелем распада и гибели могучих Вооруженных сил СССР.
Военная элита страны так и осталась рыхлой, аморфной, пронизанной взаимными подозрениями, раздираемой противоречиями «на партийной основе». Это явилось одной из основных причин распада Советского Союза и гибели его Вооруженных сил и в итоге ликвидации самих политорганов.
В конечном счете судьба сыграла злую шутку с комиссарами. Ложно понятые цели привели к политическому самоубийству как самих исполнителей, так и руководителей процесса партполитработы.
Казалось бы, все это давным-давно перевернутая страница истории, которую не стоит и ворошить. Отнюдь. Невольно складывается впечатление, что до реанимации «партийного контроля» и вторичного пришествия политорганов в их уже основательно подзабытом виде остается уже совсем немного.
Наконец, кто знает, не захочет ли сегодня какое-либо политическое движение или партия в стране воскресить былые формы идеологического воздействия на Вооруженные силы и подмять под себя возрождающиеся в армии и на флоте политические структуры?
Нет сомнения, политический контроль государства над Вооруженными силами необходим и совершенно естественен в любой из демократических стран, однако он, безусловно, не должен принимать столь неэффективных и даже опасных по своей сути форм, которые существовали в нашем недалеком прошлом.
К слову говоря, итоги далеко не однозначной деятельности политических органов в армии и на флоте в советский период остались по большому счету так и не подведены. Серьезных работ после 1991 года по анализу деятельности политических структур в армии и на флоте так пока и не появилось.
Насколько эффективными будут недавно созданные политические органы в Вооруженных силах России и возрождаемые в других силовых структурах государства, покажет ближайшее время.